Под покровом ночи [litres] - Элизабет Гаскелл

– Никого. Мистер Уилкинс куда только не писал, куда не обращался! Я знаю, что он получил письмо от ближайшего родственника мистера Данстера, его кузена, кажется… коммерсанта в Сити. Так вот даже тот ровным счетом ничего не знает. Разве только что лет десять назад мистер Данстер мечтал уехать в Америку и перечитал массу путевых очерков, как обычно поступают те, кто задумал переезд в другую страну.

– Десять лет – это сильно загодя, – прокомментировал мистер Корбет, не сдержав улыбки, – налицо коварный злой умысел! – И уже серьезно спросил: – У него были долги?

– Нет, про долги я ничего не слышала, – ответила мисс Монро с неохотой, рассматривая это обстоятельство как возможный аргумент в пользу честности Данстера перед Уилкинсами, которым он нанес непоправимый ущерб, желая (считала она) очернить мистера Уилкинса единственным доступным ему способом.

– Странная история, – задумчиво произнес мистер Корбет.

– Вовсе нет, – живо возразила мисс Монро, – уверяю вас. Видели бы вы его – эти зачесанные набок длинные пряди волос, стыдливо прикрывающие лысину, эти бегающие глазки, эта его манера есть с ножа, когда он думает, что никто не видит… всего не перечислишь! Вы не стали бы тогда говорить про странную историю.

Мистер Корбет улыбнулся:

– Я только хотел сказать, что, судя по всему, у него не было склонности к расточительству или пороку, чем можно было бы объяснить присвоение денег. Хотя, разумеется, деньги сами по себе большое искушение… Однако положение партнера гарантировало ему солидный доход без всякого риска. Мистер Уилкинс принял меры к тому, чтобы его задержали в Америке? Это совсем несложно.

– Ах, дорогой мистер Ральф, вы плохо знаете нашего мистера Уилкинса! Такой уж это человек – скорее смирится с потерей, со всеми невзгодами и заботами, на которые его обрекли, чем будет из мести преследовать мистера Данстера.

– Из мести! Какая нелепица! Простая справедливость – по отношению к себе и ко всем – требует, чтобы зло не оставалось безнаказанным, дабы другим неповадно было ходить кривыми путями. Но я не сомневаюсь, что мистер Уилкинс принял необходимые меры. Он не из тех, кто сидит сложа руки после того, как его обобрали.

– Нет, конечно нет! Он дал объявление о розыске проходимца в «Таймс» и местные газеты и пообещал двадцать фунтов любому, кто предоставит полезные сведения.

– Двадцать фунтов – пустячное вознаграждение.

– Вот и я так думаю. Элеоноре я сказала, что сама дала бы двадцать фунтов, если бы это помогло найти и арестовать его, а она, бедняжечка, вся задрожала и говорит мне: «Я отдала бы все, что имею… жизнь свою отдала бы!» Бедное, бедное дитя! Ей нужно сменить обстановку. После болезни у нее расстроились нервы.

На следующий день, в воскресенье, Элеоноре предстояло впервые после выздоровления идти в церковь. Так распорядился ее отец, по собственной воле она не пошла бы, хотя даже себе не призналась бы почему. В глубине души она боялась, что Слово Божие и Божественное присутствие проникнут ей в сердце и откроют ее тайну.

Она рано вышла из дому под руку с женихом и постаралась забыть о прошлом – лучше думать о настоящем! Тропинка пролегала между колышущимися спелыми хлебами. По дороге мистер Корбет нарвал синих и красных полевых цветов и вручил Элеоноре трогательный деревенский букетик, который она с благодарной слабой улыбкой закрепила у себя на груди.

В прежние времена церковь в Хэмли была коллегиальной, отсюда ее внушительные размеры и величавый вид, не свойственные большинству церквей в маленьких провинциальных городах. Скамья хозяев Форд-Бэнка располагалась внизу, тогда как их слуги сидели в первом ряду на галерее, лицом к хозяевам. Элеонора очень старалась закрыть, «ожесточить» свое сердце[16] и не внимать словам, которые могли разбередить едва затянувшуюся рану, – и вдруг увидела наверху, прямо перед собой, лицо Диксона. Вид у него был донельзя измученный, скорбный, встревоженный, но, в отличие от нее, он весь обратился в зрение и слух, всем сердцем и душой впитывал каждое слово, торжественно звучавшее под сводами храма, как будто только в этом и чаял обрести поддержку. Элеонора почувствовала себя пристыженной.

Из церкви она вышла в полном смятении: ей хотелось исполнить свой долг, только знать бы, в чем он! К кому же кинуться за советом и наставлением? Разумеется, к тому, кому она вверяет свое будущее. Но дело нужно представить так, словно речь идет не о ней. Никто, даже ее супруг, не должен узнать от нее ничего, что порочит ее отца. Доверчивая и безыскусная Элеонора не подозревала, как скоро иные люди умеют прозревать мотивы других и составлять из разрозненных фраз картину целого. Когда они с Ральфом неспешно возвращались домой через мирные поля и луга, она осторожно заговорила с ним:

– Послушай, Ральф, предположим, одна девушка собралась замуж…

– Предположить несложно, особенно когда ты рядом, – заметил он, пока она думала, как продолжить.

– Ах нет, я вовсе не о себе! – покраснев, сказала она. – Я так, в общем… И предположим, эта девушка знает, что кто-то из близких… ну пусть брат… совершил дурной поступок, который бросит тень на всю семью, если об этом станет известно… Хотя, возможно, он не так уж виноват, как кажется, – как может показаться со стороны… Должна ли она разорвать помолвку из страха, что позор падет и на ее суженого?

– Ни в коем случае. Прежде ей следует объяснить ему причину.

– Ах, но предположим, что это невозможно, что она не вправе ничего объяснить!

– Я не могу дать ответ, исходя из одних предположений. Мне нужны факты – если таковые имеются. Будут факты, будет и мнение. На кого ты намекаешь, Элеонора? – спросил он ее в лоб.

– Я? Ни на кого! – перепугалась она. – С чего ты взял? Я часто думаю, как бы я поступила или должна была бы поступить, случись то-то и то-то. Ты же помнишь, как одно время меня мучил вопрос, сохраню ли я присутствие духа и ясность мысли, если случится пожар?

– Пусть так, значит, ты и есть та девушка, которая собралась замуж и чей воображаемый брат совершил неблаговидный поступок?

– Да, вероятно, – согласилась она, слегка раздосадованная тем, что не сумела утаить своей вовлеченности в эту «абстрактную» схему.

Он глубоко задумался.

– В этом нет ничего бесчестного, ведь нет? – робко спросила она.

– По-моему, тебе лучше прямо сказать мне, что тебя беспокоит, – мягко ответил он. – Твои сомнения неспроста – что-то случилось. Но может быть, ты просто ставишь себя на место незнакомки, чью историю тебе недавно поведали? Я знаю, что раньше, в детстве, у тебя была такая привычка.